豊原市 Записки ронина, охраняющего ворота Расёмон

Да простит мне Верховный Корректор мой французский, (это - русская калька с моего любимого Pardon my French после того, как я вежливо скажу не знающему языковых тонкостей очередному хамоватому - но чисто по простоте души - голландцу ехидное Bugger off you faggot!), но я не мог не сложить это слово из кубиков Лего моего сознания и из крупинок бытия. В нём столько граней! Как в алмазе Шах и в Грибоедове, вместе взятых, да простится мне сей мрачный юмор ((. Феминисти...Феминисти... а ещё, мой друг, модистки, а потом - старинный мем: чудаки на букву М! Бони М!

Слово, поставленное мною в заголовок, росилось от чтения приведённой ниже цитаты, одного предложения, написанного милой барышней, а по совместительству - директором Центра гендерных исследований, уже 20 лет как профессионально впившейся в тему занимающейся этим вопросом. Дорогая Ирина Жеребкина! Я тоже люблю писать длинные предложения! Каюсь!!! Но нельзя же так!!!. Тема, которую вы затронули, меня заинтересовала с вашей подачи, и журнал ваш неплох (не Живой, а подлинно-бумажный-электронный). Я у вас впервые узнал о существовании мемуаров Дагмары Лацис, за что благодарен, хотя они и на латышском... и кое-какие Ваши книги с***... сгрузил откуда надо. Но что же Вы пишите?... Об это предложение и Герасим ногу сломит!...

Тем не менее эти сомнения связаны, на мой взгляд, как раз не с факторами личного, т.е. частного, персонального, биографического – той биографической трагедией потери оказавшегося ретроактивно столь экзистенциально знаковым для постсоветской культуры человека, когда и массированно осуществляемые современными российскими политическими режимами практики интериоризации вины (о которых беспощадно по отношению к себе и ко всем живущим в этих режимах пишет муж Анны Альчук известный философ Михаил Рыклин), и когда профессиональная деконструкция многих постсоветских дискурсов, в которых уникально одновременно была задействована Анна Альчук, случайно в смысле Э. Лаклау, но жестоко обернулась для нее столкновением с практиками деструкции внутри них, кульминационной точкой чего стали уголовное дело, следствие и суд над организаторами выставки «Осторожно, религия!», приведшие – наряду с другими практиками социальной ненависти в современных российских политических режимах – в конечном итоге к тому трагическому событию гибели русского поэта/поэтессы, которую лично ощутили столь многие постсоветские интеллектуалы как «свою», личную гибель/погибель в современных политических условиях, как чувство страха/угрозы себе, своим жизням и – что ощущалось тогда как самое страшное и возможное непоправимо – жизням близким.


Курсив выше - не мой, а её, её!!!

Журналисты - рядовые окопники вечной позиционной войны. Надо будет написать про "Вечный Верден" (про себя вслух подумал).

Когда (современным писатели) говорят, их критикуют, на них нападают. Когда  же они из  скромности умолкают, вокруг только и говорят что об их  молчании, шумно порицая их за него.
     В  этом  оглушительном гомоне писатель не может больше рассчитывать  на
уединение,  где никто  не  спугнет дорогие ему мысли и  образы.  До  сих пор
воздержание от слова,  худо  ли, бедно ли, всегда было  возможным в  истории
человечества. Тот,  кто не одобрял, имел возможность смолчать или заговорить
о  другом. Сегодня все изменилось,  и  даже молчание кажется подозрительным.
Начиная с  того момента, как оно также  приняло значение выбора, в  качестве
такового заслуживающего либо кары,  либо хвалы, художник,  хочет он того или
нет, берет на себя определенные обязательства. Слово "обязательство" кажется
мне здесь более  верным, нежели слово "ангажированность" *. И действительно,
речь идет не о добровольном участии художника в чем бы то ни было, а  скорее
об обязательной воинской повинности. Любой художник обязан сегодня плыть  на
галере современности. Он должен смириться с этим, даже если считает, что это
судно насквозь пропахло сельдью,  что  на нем чересчур много надсмотрщиков и
что  вдобавок оно  взяло неверный курс.  Мы  находимся  в  открытом  море. И
художник наравне с другими обязан сидеть за веслами, стараясь, насколько это
возможно, не умереть, то есть продолжать жить и творить.
     Дело  это, по правде говоря,  нелегкое, и я могу понять тех художников,
которые  примутся оплакивать прежнюю  свою  комфортную  жизнь.  Перемена  их
участи   слишком  груба  и  внезапна.  Конечно,  в   цирках  истории  всегда
встречались мученики и львы. Первые утешались надеждой  на  вечную загробную
жизнь,  вторые -- исторической  кровавой трапезой. Но  до  сих пор художнику
всегда было обеспечено безопасное место на трибунах. Он пел для себя самого,
в пространство, или же в лучшем случае песни его ободряли  мученика и на миг
отвлекали льва от его  добычи. Теперь все  по-другому: художник сам оказался
на арене. И голос его поневоле изменился, он звучит куда менее уверенно. 

А что уж о журналистах говорить?..