Вот такой у нас лозунг момента! Нечего переводить амазонскую сельву и бесценные странички Интернета на потом мысли и понос безмыслья! В очень любопытном (с удовольствием читаю!)
г-на тов. Лебедева недавно была опубликована гневная филиппика. Графоманы замучили до смерти редакторов.
Игорь Михайлович Михайлов (настоящее имя — Попов Игорь Михайлович) родился в 1963 году в Ленинграде. В 1989 окончил филфак МГПИ имени Ленина. Работал журналистом в местной газете «Современник». Затем — в подмосковной газете «Домашнее чтение», в «Московской правде». С 2004 по 2008 год зам. главного редактора журнала «Литературная учеба». Ныне — заместитель главного редактора журнала «Юность», заведующий отделом «Проза и поэзия».
Лауреат премии журнала «Литературная учеба» в номинации «Проза» за 2002 год. Лауреат премии Валентина Катаева в номинации «Проза» за 2006 год.
Игорь является автором книг «Резиновая лодка», «Города ангела», «Сфинксы» и «Незнакомка».
Из рецензии:
«Игорь Михайлов — какой-то восставший современный Чехов. Потом вчитался, произошло погружение во что-то, и стал он опять Чеховым, но не только им. А в конце я понял, почему замираю: он и Гоголь восставший.
А пишет он — как иконописец иконы пишет. Письмо тонкое, точное, лакированное, смотрящее на вас серьёзно, скорбно даже. Скорбно, скорбно, вот правильно. Смешная до гоголевской жути и скорбная Россия. За скорбью угадываются ненужные сейчас батоны, колбаса докторская, банки с консервированными огурцами, несколько кур, ходящих по двору. И ломоть хлеба, настоящий, солидный, толстый, с несколькими осыпавшими крошками на клеёнчатой скатерти. Но часто— вдруг пропадает иконопись слова и накатывается в строчки призрачный, «полурастворимый», рассыпчатый прилив импрессионизма. Зыбко, вязко, прозрачно, но точно, чтобы глядя на его выписанную словами картину — замирание внутри происходило, и чтобы глядящие жалели слепых людей, которые этого не увидят. У него в тот момент не строчки, а кровавые мазки, простите, ложатся на душу. Он другой, более трагический Чехов, потому что время сейчас более трагическое. Там — сёстры кричат «В Москву!», извозчик про смерть сына рассказать хочет, кто-то чихает и пугается этого, смех на маленьких трагедиях, ну, кроме потери сына, а смешно ещё, когда фамилия лошадиная. А у Михайлова Россия выжатая, померкнувшая, хотя церквами и монастырями ещё живущая, редкими людьми живущая, ещё более редкими праведниками живущая. Слова у него литые, как пули, и пахнущие, как цветы разные — и полевые, а бывает, что прекрасные гроздья из заморского сада. От них головокружение, им тесно, как сотням умных и едких людей, очутившихся в одном узком месте. А иногда — как на ярмарке, слова частушечные, гоголевские. И Михайлов тоскливо, с болью, язвительно говорит, всё замечает, смеётся сквозь слёзы, вот что он такое. Видит то, что мы не видим. От видения рождается понимание, от понимания рождается печальная мудрость. Но таланта — на многих бы хватило. Он, возможно, единственный в России, кто пишет о России так. Вот он такой, уже как-то прославивший Россию, но мало ещё об этом знают».
Михаил Моргулис
Убиение писателя
Существенный прирост поголовья отечественного писателя произошел в конце 20-х — начале 30-х годов XX века. Хотя нельзя сказать, что до революции у нас совсем не было писателей. Были. Но как отметил когда-то на одном из писательских съездов председатель Тульской областной писательской организации, и это позже вошло в анналы: «До революции в Тульской области был только один писатель, зато теперь…»
Этим одним писателем, заметим в скобках, был Лев Толстой.
Ориентиры роста и основные количественные показатели экстенсивного развития отечественного писателеводства были заданы еще буревестником нашей литературы Максимом Горьким на I Всесоюзном съезде советских писателей 17 августа 1934 года.
Обрушившись всею недюжинною мощью своего пролетарского разума на буржуазную литературу, «героями которой являются плуты, воры, убийцы и агенты уголовной полиции», а также попеняв на «творческое слабосилье церковной литературы», которое создало единственный «положительный» тип — Христа, и обозвав Достоевского «средневековым инквизитором», Горький указал на то, что «государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных «мастеров культуры», «инженеров душ». Уже тогда Союз советских литераторов насчитывал 1500 писателей. То есть один писатель на 100 000 читателей. «Это — не много, ибо жители Скандинавского полуострова в начале этого столетия имели одного литератора на 230 читателей», — сетовал Горький. Но унывать не стоит, поскольку «население Союза Социалистических Республик непрерывно и почти ежедневно демонстрирует свою талантливость, однако не следует думать, что мы скоро будем иметь 1500 гениальных писателей. Будем мечтать о 50. А чтобы не обмануться — наметим 5 гениальных и 45 очень талантливых. Я думаю, для начала хватит и этого количества». А потом и прочий несознательный элемент, который покуда выпадает в остаток из-за того, что «все еще недостаточно внимательно относится к действительности, плохо организует свой материал и небрежно обрабатывает его», освещенный «учением Маркса—Ленина— Сталина» свыше и подталкиваемый волей и разумом «пролетариата Союза Социалистических Республик» снизу, сможет пополнить дружные ряды писательских гениев.
Выражаясь языком новых русских экономических отношений, партия включила писателям «счетчик». Производить писателей совхозно-племенным методом — таково было веяние времени. Но кто его знает, не вселился ли в буревестника этот бес математики с легкой руки Серебряного века в лице Андрея Белого, сына математика, профессора Московского университета, двумя годами раньше, когда тот выступал на I пленуме оргкомитета Союза Советских писателей? Пленум состоялся 30 октября 1932 года. До I съезда советских писателей Андрей Белый не дожил. Он умер в начале 1934-го. Но, как говорится, все же, «в гроб сходя, благословил».
Статья вроде-бы закончена. Но это ещё не конец!!! ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. И какое продолжение!!!
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
