豊原市 Записки ронина, охраняющего ворота Расёмон

Это - заключительная главка моей мини-трилогии о Полпотыче, завлабе из флагмана советской физической науки. По моему скромному убеждению, такие люди и посадили и флагман, и науку на мель, где они сейчас медленно догнивают, как крейсер класса "Свердловск" (вы видели эти эпические фотографии??? Скажите нет - и я вам тотчас же их покажу!)

Рекомендую для начала почитать первую и вторую части истории. ОпИчатки я не проверял, так что указывайте - исправлю ))!

Итак, Полпотыч!… Часть третья…

Окончание триптиха, или деминерализованная и деионизованная мораль чистой воды…

История непыльной, не то чтобы уж очень богатой,но и отнюдь и не бедной жизни Полпотыча легко уложилась в два отрывка не слишком качественной – ибо не отлежавшейся в закромах автора – прозы. Но по прочтении Петруха, главный источник вдохновения – он же и главный критик «интерпретатора истории», Вашего покорного слуги, указал на идеологические недочёты.
«Не раскрыта тема участия Полпотыча в крушении Советской Империи! – резко резюмировал Петруха, не выпуская из загона в уголке губ свою тонкую сигару… Плохо работаешь, бытописатель… Используй мой пример, так и быть, дарю тебе ещё один кусочек своей жизненной правды! Смотри, не сделай из него кривду – это ведь так легко!»
Итак, мы говорили.. Мы рассуждали о скромном возвышении Полпотыча, который до конца своих дней лелеял, словно куклу, мумий-тролля, младенца-на-руках - да неважно как лелеял, но помнил свой период взлёта, пребывание наверху, тогда, в эвакуации в Казани;о том, сколько вреда принесло или пользы не принесло это нашей науке… И обществу… Ну и вообще…
При переходе к «вообще» Петруха напрягся и сказал: «А вот всё же был он морально развращённый». Я не согласился: «Ну, шустрил как все – но работы какие-то писал, сборники выпускал, хотя на монографию так и не сподобился».
«Я не об этом» , - уточнил Петруха… «Была в нём некая червоточина… Больно шустро барином себя почувствовал!»
«В смысле: каким барином?», - уточнил для пущей важности дотошный Кис.
«Да обычным», - ответил Петруха. «Помните, как он к народу лабораторному относился?»
Тут нам действительно было о чём вспомнить… Полпотыч был славен в ФИАН-е своим жестокосердием и «проверками своевременной посещаемости», записыванием правильного времени в журнал лабораторного прихода и ухода. Ему, который жил в пери минутах ходьбы от Главного корпуса ФИАН, ничего не стоило подойти к проходной за десять минут до рокового срока и наблюдать, как опоздавшие холопья просачиваются через невоенизированную охрану… Уличенные в грехе «опоздательства» вынуждены были писать объяснительные из серии «А у меня трамвай сломался» - прямо как в этом мультике.



Вот в корпус КРФ и в Отделения «А» так легко просочиться просочиться было нельзя: на входе стояли молчаливые мрачные парни из Конторы, требовавшие спецпропуска… И дырок в ограде не было – поскольку не было ограды. А у Полпотыча народ наслаждался коктейлем: отсутствие академической свободы, помноженное на низкие зарплаты…
Но сегодня Петруха вспомнил совсем о другом.. На заре туманной юности он часто пересекался с Полпотычем, по неведомой нам причине облюбовавшим нашего специалиста по пусканию табачных колечек в качестве не то ординарца, не то адъютанта.. Будучи молодым инженером, Петруха попал в первую переделку, наглядно показавшую ему, что такое барщина и чем она отличается от других видов эксплуатации человека человеком. Его послали вгород-герой (и за что героя дали???) Киев для… Ну, не важно для чего. С заданием.
Задание надо было выполнять в Министерстве Образования. Предполагалось, что на выполнение его уйдет дня два, и Полпотыч попросил своего братишку приютить Петруху. Но никто не мог заранее оценить нежелание Петрухи останавливаться в Киеве на несколько дней и скрытый шарм его личности. Впрочем, сам Петруха о своих способностях тоже не подозревал. Дойдя до секретарши Самого Большого Начальника, он смиренно склонил голову, одновременно поглядывая вокруг любопытным глазом, и рассказал всю историю, «все задание».
Секретарша снизошла. Взяла нужные бумаги и положила их в папку «на подпись». А у Петрухи не было даже шоколадки. Пришлось обойтись простой улыбкой, но зато улыбка была на редкость очаровательной.
Следующий ход был очевиден до простоты. Мчаться на вокзал и покупать там поскорей билеты. Иначе все равно пришлось бы оставаться на ночлег в хате Полпотычева брата. Повезло - билеты были, на вечерний поезд. Звонок брату показал, что он не слишком огорчился тем, что постоялец съедет, так и не переночевав в гостеприимном киевском доме.
- Пал Палыч сказал, что вы передачку согласились взять?, - скорее проинформировал, чем спросил младший браток.
- Ну да, - ответил, не задумываясь, Петруха. Он хорошо помнил, чья фамилия будет стоять на автореферате кандидатской, когда, наконец, придет его черед защищаться.
- Две корзины с клубникой, она в Киеве ранняя, в Москве ещё нет, - опять проинформировал любвеобильный брат.
- Да нет проблем, - согласился Петруха. Успешно прокрученное в министерстве дельце настраивало на благожелательный лад. «Только позвоните пожалуйста, чтобы меня встретили, потому что у меня у самого чемодан.
- Ну да, - невнятно хмыкнул Полпотыч младший, - ну да.
Перехватив в вокзальном буфете две булочки с капустой, Петруха примостился подле входа в вокзал, поджидая передачку. Хотелось клубнички: брат не соврал, созрело всё рано. В Москве надо было ждать ещё две недели, да и то – где её взять-то, клубнику. Дачи-то своей нет… А в магазин не настоишься в очереди.
Так, вот и брат. Корзины оказались большими. Хорошо упакованными. Плотно, как младенец, запеленатые, обвязанные по краям марлей. Которая была прошита нитками. И – для надежности – обмотана медной проволокой-миллиметровкой. Словно там была не клубника, а какой-нибудь золотой запас Симона Петлюры.
- Вот, передайте Пал Палычу, скажите – в этом году на удивление вкусная и ранняя.
- Да уж вижу, - саркастически заметил Петруха. Брат то ли не понял иронии, то ли сделал вид, что не догоняет.
Уже к в купе Петруха еще раз, внимательно, с азартом голодоморца, осмотрел систему защиты клубники. Нет, не пробраться – всё сделано так, чтобы любое нарушение целостности не осталось незамеченным… А жаль. Запах от корзин шёл чудесный.
Утром поезд пришел на наш любимый Киевский вокзал. Петруха, демонстрируя чудеса акробатики, вышел из плацкартного вагона с корзинами и чемоданом. Так… Никого нет. И рука его потянулась за сотовым телефоном, да только внутренний голос вдруг сказал: «Мальчик, забудь! Какой годик на дворе? Вот так-то. Сначала надо будет пройти через перестройку, перестрелку у Белого дома, потом того же самого Белого дома – но уже полноценный расстрел, – и лишь потом… Впрочем, и потом появятся лишь пейджеры. Так что – тащи себе молча, забудь о сотовом, и о разговоре об этом тоже…»
Петруха послушался голоса. Про мобильную связь он не вспоминал до тех пор, пока не увидел первый пейджер – но это случилось очень и очень нескоро. А пока… Он терпеливо ждал Полпотыча или кого-то из его родственников. Дочь, зятя – философа из МГУ, жену покойного сына или великовозрастных внуков. Не было никого. Пять минут, десять…
Делать нечего. Взяв в руки корзины, а в зубы – чемодан, Петруха двинулся в сторону метро «Академическая». Пересадка на кольце, потом минут 10-15 пешком до дома Полпотыча, что расположен неподалеку от улицы Вавилова.
Вот и долгожданная квартира. Руки отваливаются. Ах, как хотелось сказать все, что думалось…
Но уже при подходе к квартире Полпотыча Петруха углядел торчащую из дверной щели сложенную вчетверо бумажку: «Петя, мы с Люсей уехали на дачу, передайте клубнику соседке напротив». То есть, жене покойного сына. Все, клубника ушла по назначению. А Петруха – он пошел себе, со ставшим таким легким чемоданчиком, назад. Тоже «по назначению». Дома ждала Стеллочка, молодая жена.
Вы скажете, что это было исключение? Нет, скорее правило. Потому что через какое-то время все еще не защитившегося Петруху вновь мобилизовали и призвали на принудработы. Как революция – поэта.
Полпотыч призывал и мобилизовывал всех. Как отец-командир – солдатиков для прополки своего огорода или для строительства баньки на участке. В тот раз, когда опять выпала Петрухина очередь, ожидалась работа вне Москвы. Дочка Полпотыча с зятем перебирались с дачи в новую квартирку, Полпотычем же устроенную, в оранжевого кирпича домах среднего цековского построя.
Договорились на два часа, выезд – из дома Полпотыча, на его «Волге» ГАЗ-24. Без пяти два Петруха позвонил в хорошо знакомую дверь, открыла Людмила Александровна, сказала приветливо: «Ой, а мы уж боялись, что вы не придете!»
- Так выезжать же в два, - удивился Петруха.
- А пообедать?, - спросила Людмила Александровна.
- Люся, я же тебе говорил, что он мальчик вежливый и пообедает дома, - перебил её Полпотыч.
- Я не голодный, - поддакнул, соврав, Петруха. Стеллочка с потомством была у тётки на даче, и дома – хоть шаром покати. Летние каникулы, как-никак.
Потом была поездка, перетаскивание мебели (и зачем??:), кулей и тюков, кроваток, разной другой дребедени. Помогал зять-гуманитарий, помогал шофер грузовичка, куда все упихивали. Наконец, вещички разместили – и конвой поехал на Профсоюзную. Или на Новые Черемушки. Главное, что куда-то поехал.
В Москве процедура повторилась – только теперь все таскали на седьмой этаж, хорошо, что большая часть дочкиного скарба влезала в лифт. Перед последней ходкой Полпотыч сделал изящный фехтовальный пируэт:
- Петя, вы, наверное, ещё не успели проголодаться, вы дома покушаете. Да?
- Сказать «нет» - ну, это невозможно. «Да, конечно, Пал Палыч, я ни капельки не голоден». Живот протестующе заурчал, но никто к нему не прислушивался.
Единственно, от чего было немножко обидно – шофёра грузовичка почему-то повели наверх попоить и покормить. «Ну да, интеллигенция с подноса коврижки не таскает», - утешал себя Петруха. «Уважает, зараза!»
Случаев такого рода все мы знали немало, поэтому я решил прервать поток застарелых жалоб своим примером: «Ну и сделал бы, как я!»
Дело в том, что чаша «опекай Полпотыча» меня не миновала. Но однажды я взбрыкнулся. Когда мне сказали пойти к Полпотычу, взять мензурку с харкотой и анализ мочи и кала – и отнести это колоритное трио в академическую поликлинику. Не знаю почему, но харкота рассердила меня больше всего.
- Не пойду, - сказал я не в порядке обсуждения, а так, ровнм голосом Левитана из Совинформбюро.
- А ты не забыл, кто у тебя научный руководитель?
- Нет, не забыл. Но все равно не пойду!
- Тебе не жалко пожилого начальника?
- Жалко. У него есть два внука, один в седьмом, другой – девятом классе. Живут на той же лестничной клетке. Пусть они харкоту тащат, куда хотят!
- А у них спорт. Секция.
- У всех спорт! Не пойду!
Кончилась эта словесная потасовка тем, что нарочным подрядился пойти лаборант из нашей группы (да, тогда были еще лаборанты!!!).
…
Давно это всё было, друзья мои. Быльём и травой поросло, забылось и вновь вспомнилось. Не знаю, насколько этот случай типичен и для науки, и для общества в целом. Но помню, что отец мой никогда солдатиков из части на работы домашние не брал – не та школа, не та выучка. Я понимаю, что наука наша расползлась по швам не из-за мелочного барства Полпотыча. Но поверьте мне, что таких, как он, было немало. И чести нашей науки они не прибавляли. А под конец – похоронили её под своими тщедушными тушками…

Тени концентрируются, как сгущённое молоко в ностальгической советской банке бело-голубого цвета, вечной участнице ветеранских продовольственных наборов... Почему-то они особенно сильно сгущаются возле камина, и кажется, что неторопливо горящие за частой металлической сеткой полешки дымят сильнее, чем обычно. Силуэты смазаны, и иногда полешки для меня - словно матросы, поставившие дымовую завесу и готовящиеся с криком «Полундра» броситься вперёд, на защиту мировой революции, во славы великих идей Ленина и Троцкого...

Но сегодня – не такой день. Напротив камина, по другую сторону комнаты, сидит в кресле перед большим зеркалом Петруха, друг и товарищ прежних игрищ и забав, и мастерски пускает в меня кольца дыма. Дым для этого возмутительного занятия он добывает из трубки, набитой ароматизированным табаком «Герцеговина Флор»

, добытым из неведомо каких древних сусеков. Петруха пропускает дым колечком через колечко, а потом всю эту вереницу туманных бубликов нанизывает на грубоватый вопрос: «Ну что, японец ряженый, поговорим за жизнь?»

На языке Петрухи «за жизнь» может означать всё, что угодно: от абстрактно-биологических рассуждений из серии «И чего это динозаврам не жилось, как людям» и до философствований на тему о роли теории и практики в развитии науки. Сегодня тема ближе к последнему направлению... Петруху, видать, одолевает приступ застарелой ностальгии, и он спрашивает: «Вот, говорят, что хмыри нынешние науку академическую и отраслевую развалили, а я всё думаю: а на самом деле, было ли чего валить-то? Как вспомню про Пал Палыча, так сразу сомнение начинает брать...».

Рассказ этот я слышал уже раза три, но из солидарности моего склероза с Петрухиным соглашаюсь выслушать в четвертый. И даже обещаю поддакивать... Так что история с Пал Палычем вновь несётся с горы во весь опор, походя сшибая неосторожные свидетельства очевидцев и авторитетные мнение историков. Плевать! Потому что это было... Всё это было...

Но сначала был Пал Палыч. Он появился на свет в тот год, когда идея неудержимого прогресса человечества, которой заразили душу непривитого homo sapiens французские просветители, вдруг закачалась и начала медленно заваливаться внутрь самой себя в процессе имплозии, как девятиэтажный сиротский приют после взрыва пробившей все перекрытия иракской «вакуумной бомбы» в американском пропагандистском фильме про войну в Кувейте... Шел 1914 год. Тогда и появился на свет божий Пал Палыч.
В графе «происхождение» он всегда писал «из рабочих», а мы всегда в этом сомневались... Скорее всего, из мещан Харьковской губернии. Но рабочим Паша (так его звали изначально, пока благодать научных степеней не положила на него свои ловкие шаловливые ручонки) стал самостоятельно – в этом сомневаться не приходится. Иначе кто бы пустил младого мещанина на физический факультет в то грозовое время, когда «лишенцев», бывших дворянчиков и прочих подкулачников не подпускали к высшему образованию на расстояние прямого выстрела из маузера Феликса Эдмундовича. А уж тем более в МГУ, кузницу пролетарских кадров, нужных для защиты *диссертации* революции. Это вам не ИФЛИ какой-нибудь там (впрочем, про сие заведение сказ у нас будет отдельный, потом).

Паша пошел на один из харьковских заводов учиться пролетарской закалке и трудовой профессии «подручный клёпальщика». В чём заключалось таинство этого искусства, он никому не рассказывал, и среди его подчинённых в ту, последующую эпоху утвердилось мнение, что Пал Палыч в должности этой был не слишком долго и слиянием с пролетариатом и рабочей профессией утруждала себя не слишком... Но что-то, наверное, всё же склепал… И поехал учиться.

Тридцать четвертый год, ещё жив Киров, хотя уже и нет Менжинского... А Паша, новоиспеченный студент, осваивает Москву. Время ему выбралось правильное; не он выбрал время – время выбрало Пашу. На деньги от продажи хлеба и картин Леонардо мы покупали заводы Форда «под ключ», специалистов для их обслуживания, чертежи танков Кристи и оборудование для новейших физических лабораторий... Американские технари, посетившие Москву в середине тридцатых, с нескрываемой завистью пишут о свежих, краски запахом гостей встречающих комнатах новенького института. Физический институт им. П.Н. Лебедева АН СССР – вот куда судьба на пару с распределением забросили молодого перспективного физика пролетарских кровей. Там тогда работал весь цвет советской физической мысли. И молодой Паша с интересом принюхивался к запаху этого цвета. Пахло чем-то явно вкусным... Остренький носик Палыча крутился во все стороны. В процессе сканирования местности была запеленгована будущая супруженица, которая вскоре стала настоящей женой. Чистки и байки о «шарашках» прошли мимо ФИАН-а стороной, благо Сергей Иванович Вавилов не повторял ошибок своего братца Николая. Все работали на благо, и результаты, полученные теми физиками, действительно были новыми и замечательными. Когда от тебя требуют расчета кумулятивного снаряда или без-аберрационной оптики для артиллерийских систем и дальномеров, общими словами о значении учения Маркса для разрешения споров между сторонниками корпускулярной и волновой теории света не отделаешься... Не Маркс важен – важен прицел для гаубицы!

Кстати, в те времена, когда Паша поступил в МГУ, Физический институт им. П.Н. Лебедева АН СССР «поступил в Москву». История получилась несколько запутанной. Впрочем, тут мы можем дать Петрухе немножко отдохнуть и покурить без нас, а рассказ пускай продолжит профессор Болотовский:

Через решетку ограды я видел красивое четырехэтажное здание, стоявшее в глубине участка. Справа и слева от него и несколько впереди стояли симметрично два здания поменьше – двухэтажные. Центральное здание было построено еще до революции 1917 года. Средства, и немалые, были выделены знаменитым Леденцовским обществом, о котором теперь мало кто помнит. Здание строилось для великого физика Петра Николаевича Лебедева. П.Н. Лебедев ушел из Московского Университета в знак протеста против политики властей в области высшего образования. Для него и строился институт, чтобы дать ему и его ученикам возможность продолжать свои исследования. Но Лебедев вскоре тяжело заболел и не дожил до того дня, когда постройка была закончена и здание было введено в строй. В здании обосновался Институт физики и биофизики, а возглавил институт академик Петр Петрович Лазарев, ближайший ученик П.Н. Лебедева, взявший на себя еще при жизни Лебедева заботу о школе великого физика и о достройке здания. Это все произошло за несколько лет до Революции 1917 года. После революции институт продолжал плодотворную научную работу во многих областях физики. Надо было поднимать науку после революции, и институт Лазарева внес большой вклад в решение этой задачи.
Институт Лазарева (Институт Физики и Биофизики) закончил свое существование в 1931 году. Петр Петрович Лазарев был арестован, институт был закрыт, и все сотрудники были уволены. В здании расположился Институт Спецзаданий. По какой причине был арестован Лазарев, почему закрыли его Институт Физики и Биофизики, чем занимался Институт Спецзаданий – на все эти вопросы до сих пор нет ясных и четких ответов. П.П. Лазарев через полгода был освобожден, а через год после ареста получил разрешение вернуться в Москву, но до конца жизни (он умер во время войны, в 1942 году, в эвакуации) так и не оправился от перенесенных страданий.

Как всегда, драма у нас одна не ходит . Многие драмы беременны трагедиями…

Жена Лазарева, Ольга Александровна, жила, как и он, в помещении института. Ходила в ОГПУ, трижды ездила к Н.А.Семашко, который в бытность свою наркомом здравоохранения РСФСР покровительствовал Лазареву; при последнем свидании Семашко сказал, что дело Петра Петровича продлится долго. Потом до нее дошел слух, что ее выселят, садик ее вскопают, а мужа вышлют на 10 лет. Она повесилась 13 июня... Захватив на обыске письма западных ученых, ГПУ вело долгие допросы Лазарева: по сведениям Вернадского, Лазарева "заставили описать всю жизнь – в связи с его заграничными сношениями". В сентябре 1931 его выпустили из тюрьмы и отправили в ссылку в Свердловск. Видимо, сыграли свою роль и ходатайства ряда академиков, и удачная их тактика: по совету А.Н.Баха (подписавшего записку о Лазареве последним) обратились не к Куйбышеву (недолюбливавшему Академию), а к его сопернику – Молотову. "Очень я счастлив, что его вернули, – записал в дневнике Вернадский, – не академическая власть хлопотала, а Мензбир и товарищи и ученики. Вавиловы отказались подписать. Шло через Молотова".

Tем времен запах привёл Пал Палыча к месту, где раздавали сладкие ватрушки. Ну или, по крайней мере, где ватрушками пахло сильнее. В 1940 году молодой выпускник, поднабравшись опыта, стал Ученым секретарем института... Правильное решение принял Пал Палыч, ох правильное... Когда дед Петрухи в 1941 году пошел со своими братьями, Петрухиными дядьями, в армию, Палыч со своим братом (тот был в Харькове, но сумел вовремя эвакуироваться), активно любил Родину в тылу, в Казани. Дядья полегли на Украине и в Словакии, но дед уцелел...

А Пал Палыч, вместе с ФАИН-ом, эвакуировался вглубь страны. И там настал его звёздный час (ну, если уж по полной правде – так звёздная пятиминутка...). Вавилова не было поблизости, и на несколько недель молодой научный сотрудник поднялся на вершину советского физического Олимпа. Он стал и.о. директора Института... Мирра коснулась главы его. Такое без следа не проходит. К запаху власти прибавился вкус власти. Паша «подсел на хорошее». А вскоре появилась возможность приблизиться к источнику волшебных благовоний, вернее, приблизить источник к себе. Одна война, закончившись, плавно перетекла в другую, несколько остыв при этом. Любитель «холодненького» сэр Уинстон Черчилль выступил в 1946 году в Фултоне с речью, в которой – старый плагиатор – объявил о том, что на мировую политическую сцену пал «железных занавес». За 25 лет этот креативный образ уже использовала некая всеми забытая сейчас английская леди, сама, впрочем, не знавшая, что впервые выкатил его на подмостки сам Василий Василич Розанов...

Война, вульгарная девка в комбинезоне цвета хаки, высоких солдатских ботинках 46-го размера и температурой ниже комнатной, стояла у порога, прислонясь к дверному косяку, и небрежно попыхивала пахитоской... Пахло жареным, несло сигаретами “Lucky Strike” и всё той же «Герцеговиной Флор». Поэтому... мы делали ракеты. Строили, собирали и клепали... Бывший подручный клепальщика, Пал Палыч быстро приспособился к схожему ремеслу «клёпки ракет». Вернее даже, к проверке качества этой самой «клёпки». Он занялся оптической диагностикой пламён – это действительно важно, как иначе вы узнаете температуру струи жидкого пламени, которое с рёвом выносится из пасти ракетного двигателя? Термометр сгорит, не успев пошевелить капелькой ртути... А на расстоянии всё можно измерить (ну, или почти всё, но у нас тут не семинар по спектроскопии).

Пал Палычу дали в подчинение нового народу, девочки- аспирантки из МГУ с обожанием смотрели на молодого руководителя, а защитившись, с удовольствием оставались на подаренных партией и правительством ставках младших научных сотрудников... Что не говори, делать карьеру в момент экспансии бизнеса – вещь чертовски приятная! Позиции появляются быстрее, чем «блатные» успевают их расхватывать... К сожалению (а, может, и к счастью), долго такое не продолжается, и главное тут – успеть вовремя «учуять фишку»! Паша учуял... К научному «крепостному народцу» подбросили и должностной рост: в тридцать пять Пал Палыч стал заведующим сектором в самом продвинутом физическом институте страны. Уход Сталина, увозившего за собой тележку сталинизма, на карьере не сказался: чай, Палыч – это вам не Меркулов с Судоплатовым... Наоборот, всё становилось краше и лучше: защита докторской, первая поездка в Штаты в 1956 году (оооо, это было ... это было эксклюзивно!). И, как венец – своя лаборатория в 1958 году... О чём тут ещё мечтать?!! А сколько приятных и вкусных моментов посылало свои феромоны из будущего, из «прекрасного далёка»... Наш паровоз, вперёд лети – хором пело сердце и желудок нашего героя

P.S. Курсив - не мой :)