Школьники и мир. 97 назад. Часть Вторая.
Mar. 23rd, 2014 09:20 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
toyahara_kЖительский А. М. 22 марта 1917 г.
Дорогой папа!
Спешу тебе описать день 28 февраля в Москве, надеюсь, что ты из газет знаешь, что революция в Москве началась 28 февраля 1917 г. Выйдя из консерватории, я увидел толпу, идущую с красными флагами. Я с моим товарищем примкнули к толпе и пошли по направлению к Кремлю, по дороге пели революционные песни: Марсельезу, Дубинушку и другие, за которые теперь никто не закрывает мне рта, как было это раньше. Я помню как ты пугал меня тюрьмою за то, что я любил петь эти песни в детстве, а теперь твой сын поёт на улице среди товарищей, которые так же выражают этой песней радость, восторг и приподнятые свои чувства. Я думаю, что ты тоже поёшь, ведь ты тоже любишь свободу, о которой ты много говорил, но говорил, что она нескоро будет и тебе не дожить, а вот видишь, пришлось. Я был прав, говоря тебе, что ты доживёшь до той счастливой поры. Папа! Я отвлёкся от описательной темы, но можно ли удержаться от личных переживаний? Я остановился на том, что пошёл к Кремлю. Там ораторы говорили речи, которые покрывались громким «ура» той массой народа, которая находилась на Красной площади до вечера.
Но что это?! Это было только начало, а потом стало появляться много солдат и офицеров с Красными бантами, их банты говорили за то, что они есть друзья народа и они готовы пролить кровь за народную свободу, купленную дорогою ценою у поработителей Родины.
На другой день стало известно, что арестован градоначальник и другие блюстители порядка. Власть стала переходить в руки революционных партий. Порядок соблюдался самими гражданами (я пишу «гражданами», т. к. мы теперь все граждане). В городе жизнь была приостановлена, магазины закрыты, трамваи не ходили, так как все служащие принимали участие в манифестациях. Так продолжалось пять дней и теперь жизнь вошла в норму, всё тихо, покойно и даже стало лучше, чем было прежде. Иванова В. Первые дни свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Ярко светит мартовское солнце. На улице шумно, многолюдно. Я стою коло окна в моей комнате. Свежий воздух врывается лёгкими струями, обвевая мою голову. Мне весело, я смотрю на толпу, как странно движется она, как будто плывёт. Моё окно находится в третьем этаже большого каменного дома. Мне интересно наблюдать за этим новым, необычайным для меня зрелищем. Я живу вместе с ним. Как разнообразна толпа. Здесь и студенты, и курсистки, и простые рабочие. Всех невозможно разглядеть. Все движутся, мелькают, у всех радостные, немного растерянные лица. Все куда-то спешат, торопятся. Но вот до моего слуха долетели звуки полковой музыки. Сперва неясные, отрывистые, но вот уже они ближе, яснее. Я уже различаю темп какого-то марша. Мне хочется совсем открыть окно и высунуться, но я этого не делаю... Стою в каком-то нервном нетерпенье и ожидаю солдат. Но вот уже показались передние ряды с музыкантами. Толпа сгустилась, затрепетала как-то. Впереди идёт офицер, в руках у него красное знамя. Лицо его серьёзно, голова высоко поднята вверх. Я посмотрела на солдат, у всех у них красные ленты на груди. Идут красиво, ровно легким плавным движением, под звуки красивого марша. Некоторые лица серьёзны, почти строги и замкнуты, а у других — смеющиеся, задорные, открытые. Странное сочетание тоски и смеха. Вот уже промелькнули последние ряды. Но толпа ещё гуще, разнообразнее. Теперь музыка чуть слышна, гул толпы заглушает её. Мои глаза, я чувствую, начинают уставать. Голова слегка кружится. Кругом меня так ново и необычайно. Но вот толпа отхлынула, я встрепенулась. Мимо несся автомобиль с несколькими офицерами. Я успела разглядеть только первого из них, который держал в руках обнажённую шпагу. Опять промелькнули ярким пятном красные ленты, и автомобиль скрылся. Я отошла от окна, стало почему-то грустно.
Карпова А. Первые дни свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Вставши утром 28 февраля, я увидела в окно большую толпу народа, мне очень захотелось скорее бежать на улицу, мне Москва показалась совсем другой. Везде шёл народ с красными флагами и красными ленточками, и все пели революционные песни. Полки солдат проходили за полками, одни играли на трубах разные марши, другие с простыми гармониями, а то просто шли с балалайками и бубнами. Такая толпа то густела, то редела. И когда народ немножко расходился, в это время пролетал автомобиль, полный солдатами и студентами, и всё это было опять украшено в красные ленточки. Я отправилась по Волхонке, потом по Моховой, когда подошла к углу Воздвиженки, то дальше нельзя было идти никак, здесь до того столпились солдаты со студентами, что даже, мне кажется, мышь не могла сквозь толпу пробежать, в этой толпе виднелись изредка автомобили, в которых был хлеб, хлеба было так много, что его издали можно было принять за какую-то жёлтую гору; тут же сидели студенты с курсистками и уписывали хлеб, как видно со стороны с большим аппетитом. Шум был везде невероятный. То тут, то там было слышно громкое «ура!» Народ ходил весь день радостный, некоторые в этот великий день не обедали. Куда ему обедать, ему в ряд ходить только по улице, да кричать громкое «ура!».
Когда я вернулась обратно к дому, мне опять встречались толпы шумящего народа. Но вот почему-то толпа раздвинулась и несколько человек, стоящих со мной, бросились бежать в ту сторону, и я тоже побежала (меня всё время толкали то туда, то сюда как-то невольно за людьми). Смотрю едет несколько саней, а в них сидят каторжники. Боже! На них смотреть было нельзя: это были не люди, а какие-то смерти, они были бледны до того, что когда один из них прилёг от изнеможения к своему товарищу, у которого был положен белый носовой платок, то трудно было его отличить от платка. На них смотреть было без слёз нельзя, когда на них смотришь, то думаешь: вот-вот кто-нибудь из них умрёт. Но вот они проехали и опять пошёл народ со своими красными флагами. Так я и дошла до своего дома. Придя домой, наши уже садились за стол обедать и дожидались меня. Оказалось потом, что не я одна бегала, а что все наши ходили по улицам Москвы и теперь за обедом рассказывали где что случилось. Все очень жалели, что газет не было.
Корецкий Александр. О первых днях свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Дорогой друг!
Ты сам даже не понимаешь как тебе не везёт! Через три дня после твоего отъезда у нас вспыхнули такие события, о которых, кажется, никто не забудет. Но не приходи в уныние. Я тебе напишу всё то, что видел и слышал в продолжении этих нескольких дней.
27 февраля, вечером, я пришел домой из театра и впервые услыхал об известиях из Петрограда: старого правительства больше нет. Я этого никак не мог себе представить и считал эти известия не совсем правильными. Позвонил по телефону в редакцию газеты и спросил, подтверждаются ли эти известия или нет. Но ответа не получил.
По городу весь день 28-го февраля носились такие же слухи; шёпотом передовались они из уст в уста. К вечеру того же дня вдруг исчезли все городовые. Представь себе улицу без городового и много народу шедшего на Воскресенскую и Красную площадь, совершенно свободно по тротуарам и мостовым.
Рабочие приостановили работу на трамвайной станции, на фабриках и, весело соединившись с пестрой толпой, шли к Городской Думе. Пошёл и я с ними. Подойти к Думе мне не удалось, но настроение толпы я уловил. Все очень любезны в обращении друг с другом, радостны, никаких криков, только и слышно: «Товарищ, разрешите пройти» или в этом роде.
На улицах, отдельными кучками в 10—20 человек, стоят, разговаривают или читают прокламации.
Вот автомобиль-грузовик, весь засыпанный солдатами, студентами и рабочими, обвешанный красными флагами, проносится по улице, встречается толпой радостными криками «Ура». К сожалению, в этот день я ничего больше не увидел, так как был сильный мороз и я принуждён был пойти домой.
Так, каждый день я продолжал интересоваться этими событиями с утра до поздней ночи. Об уроках не было и речи, потому что было совсем другое настроение и невозможно было усидеть дома. И даже теперь, когда почти всё затихло. я никак не могу привыкнуть, что Россия свободная страна и что нет всего того, что такое долгое время лежало пудовыми камнями на душе у всех. Итак, теперь мы в свободной стране. Всего лучшего. Пиши. Твой А.
Костюшенко Г. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Передо мной книга. Большая, красивая, с кожаным переплётом и со множеством мелко испещерённых страниц. Я ценю эту книгу, как драгоценный клад, как друга, который никогда мне не изменит. Здесь вся моя жизнь, все мои мысли, все переживания и я вновь открыл её, чтобы занести на её белые доверчивые страницы свои новые, совсем неожиданные, но вместе с тем сильные переживания. Как странно слушать мне теперь слова: «свобода», «революция»!.. Неужели всё уже кончилось?! Неужели это страшное слово «революция», которая так пугала меня в детстве (в 1905 году), и о котором я лишь с ужасом читал в истории, теперь в 1917 г. можно произносить так свободно, так легко и открыто?! Неужели я пережил её?! Как странно!.. «Пережил!»... Я видел её... Да я видел — это вернее. Ведь я лишь наблюдал и... только. А «переживают» в полном смысле этого слова лишь те, кто действует, кто рискует. Но, хотя я только наблюдал, я всё же чувствовал всё так же, как и другие. Волна всеобщего нервного напряжения залила мою душу и заставила её вместе со всеми, волноваться за настоящее и радоваться за будущее. Я был со всеми. Везде хотелось быть. Семь дней было сплошной тревоги, но зато 5 марта все ликовали и праздновали свою великую внутреннюю победу. Я не забуду этого дня, ибо впервые в своей жизни я видел такую грандиозную картину. Войска в огромном количестве выстроились на Красной площади, а вокруг по прилегающим улицам и другим площадям разлилось ликующее море людей. На домах, автомобилях, в руках людей и на груди у каждого развивались красные флаги. Яркое весеннее солнце заливало всё это своими тёплыми лучами и сообщало всему происходящему ещё большую красоту и торжественность. Штыки солдат сверкали как молнии, а высоко, высоко в воздухе реяли аэропланы. О, как необыкновенно всё это! И как красиво! С сияющим восторгом Москва пережила это великое историческое событие.
Крыжин И. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
1-го марта в Москве было получено из Петрограда известие, что старый строй пал. Это известие с быстротой молнии разлетелось по всей Москве. Через некоторое время улицы быстро стали наполняться народом. Все ликовали, что наконец-то Россия избавилась от тиранов и стала свободной страной. На зов Петрограда откликнулись все от малого до большого. Войско через два дня всё примкнуло уже на сторону нового правительства. Когда солдаты шли из своих частей к Городской Думе, чтобы выразить своё сочувствие новому правительству, народ приветствовал их дружными криками «ура». Солдаты, в свою очередь отвечали на приветствие криками «Да здравствует свободная Россия и новое правительство!» В эти великие дни весь народ сплотился воедино; все чувствовали невыразимую радость, так как во имя свободы каждый готов был пожертвовать собой. Во всё время революционного движения порядок был образцовый, поддерживался он студентами. Весь переворот произошёл быстро и без кровопролития, как ни в одной культурной стране. История этот переворот отметит на золотой странице. Через пять дней в Москве всё вошло в свою колею и жизнь пошла нормальным порядком.
Кузнецова Л. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
В первый день революции у меня был урок в консерватории. Когда я вышла из дома, то меня поразила тишина, которая царила на улицах. Во-первых, не было слышно шума трамвая. Накануне нам было сказано в консерватории, чтобы мы избегали главных улиц и мне пришлось сделать большой крюк, чтобы достигнуть консерватории. Пробыв там несколько часов, я пошла домой по Тверской. На улицах было огромное движение. Толпы народа сновали и туда, и сюда. У всех на лицах отпечатывалась радость, ликование, все были охвачены общим настроением. Вдруг до меня долетел громкий крик «ура» и постепенно он усиливался всё больше и больше и перешёл наконец в какой-то общий гул. Народ приветствовал солдат. Один из них шёл впереди с огромным красным знаменем, на котором выделялись ясно белые буквы: «Да здравствует свобода!» Какое-то необыкновенное чувство охватило меня и мне кажется, что такое чувство было положительно у всех. А меня толпа несла всё дальше и дальше. Даже кружилась голова от такого огромного движения. Это было целое море голов. Я не знала на чём мне остановить своё внимание. Говор людей, шум автомобилей всё сливалось в один гул. Интересная была картина, когда вели околоточных и городовых под арест. На них посыпался целый дождь бранных слов. Ребятишки, которые еле-еле говорят, и те накинулись на них. Одним словом, ни одного лестного слова не слышалось из народа, все были настроены против полиции.
Михайлова. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Выйдя на Тверскую улицу и увидя большое скопление народа и большое оживление, я почувствовала — что-то случилось. Движение было большое; народ восторженно кричал революционерам, а особенно военным. Одни за другими мчались автомобили, сообщая народу: то взят арсенал, такой-то арестован. Лица у всех были радостные, а некоторые, недоумевая спрашивали: «Что это значит?» Было хорошо и приятно следить за тем, что будет дальше. Неприятно только действовало, когда проходила полиция, над которой смеялись. Ведь они служили своему начальству и этим кормили свою семью. Так длилось несколько дней. Только странно видеть теперь улицы без городовых, но и к этому привыкнет глаз.
Мурашко Е. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
28 февраля мы все были неожиданно обрадованы известием, которое принесла курсистка Чистякова, которая у нас снимает комнату: «Идите, идите скорей! — кричала она возбуждённая — туда, где все равны, где русский народ впервые свободно и широко вздохнул». Мы все бросились к ней: «Куда идти, что ты говоришь?» — «Туда, на площадь, к Городской Думе, там сейчас находится и борется наша свободная Россия». Мы все бросились за ней, что-то зашумело в голове, какая-то волна прилила к сердцу, стало так весело, как никогда в жизни, хотелось каждого обнять, хотелось кричать: «Свершилось, свершилось то, что столько лет ждала Россия, за что наши деды, наши прадеды шли в ссылку, клали свои головы на плаху, завещая своим внукам бороться так же, как они и добиться, добиться, наконец, того, что наши дети или внуки, вздохнули свободно; свободно развивались и могли бы честно протянуть руку своим союзникам, и гордо подняв голову, теперь уже с чистой совестью становиться в ряды граждан на фронт, защищая свою страну, свободную от гнёта». Стоя там в толпе, возбуждённой и ликующей, я с большим интересом вглядывалась в эти как-бы родные лица и невольно всплывали слова: «Ведь сколько терпел русский человек, сколько гонений, предательств, унижений, а вот свергнул царя, завоевал себе свободу и счастлив и нет у него злобы, ненависти, отвращения к своим гонителям; с ласковым лицом, смеясь, он провожает своих мучителей (городовых и приставов) добродушно подсмеиваясь над ними; мне кажется, что в этом выражается вся красота его души, которая ещё больше теперь разовьется и станет впереди всех и создаст полную гармонию и красоту в мире». Позади меня раздался голос: «Товарищ, поздравляю». Я оглянулась и встретилась глазами со своим двоюродным братом Богдусём Клопотовским, поляком и завзятым революционером. «Ну, что, как?» И сияющими глазами он показывает на толпу. «Смотрите, это всё наши братья, теперь свободные граждане, теперь в их руках всё и они создадут будущую Россию и протянут нам руку братства и товарищества. И мы теперь тоже вздохнём после такого кошмарного существования; да, мы теперь будем жить», и ещё что-то говоря он побежал к своим товарищам студентам, которые были милиционерами и приближались все обвешенные ружьями и другим оружием. Они вели толпу городовых в штатских платьях, которые шли кто опустив голову на грудь, а кому, как казалось, было весело и он шёл улыбаясь, и добродушно смотря на свободных граждан, в душе такой же свободный гражданин, как все. Целые дни мы проводили на улице, держали цепь и всячески старались принести с собой бюллетени, которые с нетерпением ждала наша мама. Ведь это первые живые слова, первые весточки, которые принесла с собой весна. Я недавно была на митинге художников, и там один оратор (фамилию не помню) сказал: «Мы просили открыть форточку, но нам её захлопнули навсегда, и мы выбили потолок, перед нами открылось небо, светлое голубое небо и перед нами открывается даль — широкая, полная прекрасных обещаний, которые, мы теперь уверены, всегда будут выполняться». Сейчас экзамены, я сижу целый день дома, готовлюсь, учу, а кругом жизнь кипит. Мои братья, мои сестры целые дни на сходках, на митингах (они все учатся: кто в университете, кто на курсах). Целый день только и разговоров что о политике, и все мы верим и ждём, что эта весна в России принесла и принесёт ещё больше, ещё прекраснее. Мой отец — поляк, он уже мечтает, что уедет к себе в Польшу, к своему родному и теперь свободному народу, а я останусь в России, которую ещё больше полюбила и узнала за эти первые дни свободы в Москве.
Панова Л. 22 марта 1917 г. От себя. Первые дни свободы в Москве.
Ещё с вечера 27 февраля я узнала от подруги о важных событиях, совершившихся в Петрограде, роспуске Государственной думы и присоединении части войск к восставшим против старого режима. На другой день я и в Москве ожидала тех или иных событий революционного характера и не ошиблась. Я отправилась по направлению к Городской Думе и уже по дороге к ней увидела массу народа, направляющихся с красными флагами и с пением революционных песен. Вся площадь между Городской Думой с одной стороны и Московской гостиницей с другой была полна народу. Среди них небольшую часть занимали городовые и конные жандармы, которые расположились около самой стены Городской Думы. Народ собирался всё больше и больше и было ясно, что полиции не под силу бороться с этим натиском громадной толпы. Вечером, впрочем, её уже не было видно; у наглухо запертых ворот Кремля расположились на ночь жандармы. На другой день я отправилась к той же самой площади, но подойти к ней не могла, т. к. меня от неё отделяло целое море людей, лишь издалека я могла видеть это происшествие около Городской Думы. Моё внимание приковали к себе громкие крики «ура». Я с чувством большого любопытства влезла на кучу снега и смотрела на это любопытное зрелище: возле Иверской стояла толпа и махала белыми платками, а мимо, по направлению к Кремлю, тянулись бесконечной вереницей пехотные войска, это шли солдаты, присоединившиеся к революции. Все улицы были полны движения, во многих местах народ собирался, расспрашивая друг друга о случившемся. Иногда из толпы выделялись люди, которые читали о петроградских событиях. На третий день события приняли решительный характер. С Ходынки пришла артиллерия, за нею сотни автомобилей с вооружёнными ружьями солдатами. Вот они направились к Кремлю и скоро я услышала, что в руки революционных войск сдался арсенал и что на сторону революционеров перешли все правительственные войска, остававшиеся до тех пор верными прежнему режиму.
Паренов. 22 марта 1917 г. Первый день свободы в Москве.
Первого марта в Москве погода была морозная. В 9 часов утра я вышел из дома и пошёл на Тверскую улицу. Здесь перед моими глазами предстала грандиозная картина, которая у меня в памяти останется вечно. Вся Тверская была заполнена народом. У памятника Скобелеву какой-то студент говорил речь; толпа его приветствовала громким «ура». По дороге шла громадная толпа с красными флагами и пели «Марсельезу». Здесь же проходили стройными колоннами солдаты, каждый из них имел на груди красный бант, вид они имели весёлый, народ их приветствовал, смотрел на них смело и видел в них уже не царских слуг, а народных защитников, которые поняли, что лишь вместе с народом можно завоевать себе свободу. В двенадцатом часу дня я пробрался к Городской Думе, где был взят солдатами на автомобиль, который отправлялся вместе с командой для ареста полиции. В Газетном переулке нам вся полицейская команда сдалась без боя и мы вместе с полицией отправились в Городскую Думу, где и сдали её под стражу.
Подобедова. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
С насмешливой улыбкой проводили мы старую власть и стали праздновать свою победу. Везде чувствовалось торжество и на всём был отпечаток радости. Улицы Москвы представляли грандиозное зрелище. Я никогда не забуду этой величественной картины колыхающегося моря людей, которые сплошной массой двигались по опустевшим улицам города. Трамваи не ходили, извозчиков тоже не было видно. Все они пришли сюда порадоваться на наше общее торжество. Чувствуется, что врагов у этой толпы уже нет. Были обидчики, были притеснители, но всё это в прошлом, всё это уже отодвинулось куда-то в сторону и сметено с народной души. Нет врагов и потому нет злобы, да и никому не хочется сердиться, колыхающаяся толпа плавно двигалась вперёд. Красные ленточки и флаги нежно трепещут на груди взрослых и детей и придают народу праздничный вид. Шутки и юмор не покидают толпы. Только изредка проезжающий автомобиль с арестованными городовыми нарушает это праздничное настроение. Москва не любит своей старой полиции, при встрече относится враждебно. Вот проехал грузовик с красным флагом, переполненный городовыми. Все стоят хмурые, с опущенными головами. «Ишь, мордастые... дождались... На войну бы их... Пушки бы ими зарядить...» Слышатся крепкие остроты и снова смех и беззаботность. Улыбка не сходит с уст революционного народа. «Да здравствует свобода!» — читаешь у всех на устах и поёшь ей гимн.
Пророкова М. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Когда утром я вышла из дому, на улицах толпился народ; настроение народа было беспокойное, не все ещё были уверены в присоединении полков к народу. Вскоре войска все стали за народ и это радостное событие пролетело по всей Москве. Народ восторжествовал и все, кто только мог, были на улицах и площадях. Настроение было неописуемое, все почувствовали свободу, которую так долго ждал русский народ. Я в первые дни большую часть времени проводила на улице, сидеть дома в такой торжественный праздник было невозможно. По улицам ходили толпы народа со знамёнами и революционными песнями, каждый автомобиль с военными и студентами встречался криками «ура».
Станевский Е. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Дорогой друг! Сообщаю тебе радостную весть. У нас свершился великий переворот, старая власть пала. Наконец выглянуло то радостное солнце после длинной и мучительной темноты, которое горит именно не тем светом обыкновенного солнца, а светом более сильным и могучим. До тебя эта весть ещё не дошла, но жди это солнце. Оно придёт и покажется во всём своём прекрасном величии и ярком блеске. Мы будем все надеяться, что оно не зайдёт. Итак, «Да здравствует свобода!» Ты себе не можешь представить, как я радовался в тот день, когда, наконец, эта широкая и могучая Россия сбросила со своих плеч ту тяжесть, которая душила её в продолжении стольких лет. Теперь Россия молода, прекрасна и сильна. Да здравствует Россия со своими детьми. Итак, 28 февраля 1917 года настала великая свобода. Ах, какой чудный диссонанс — свобода. Толпы народа шли по улице с красными флагами, с бантами, с радостно возбуждёнными лицами. Вот слышится такое известие: полк такой-то сдался, батальон такой-то перешёл на сторону народа и ещё, и ещё всё больше известий, которые принимаются радостными криками «ура» и звуками гимна. Прости, товарищ, что, кончаю письмо, но спешу туда, туда, где открывается завеса новой, прекрасной жизни. Твой друг.
Фирсова Т. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Революция в Москве началась двадцать восьмого февраля, во вторник. В этот день я на улицу не выходила, потому что была нездорова и не видела, что там делалось. Но была очень напугана своим братом, который говорит, что на улицу выходить опасно. На другой день, в среду утром, я пошла в консерваторию. У нас за Москва-рекой было всё спокойно, только на улицах было много народу, так как не ходили трамваи. На Красной площади тоже было спокойно, только закрыты Кремлёвские ворота. На Воскресенской площади было много народу, который стоял кучками и что-то читал. На Тверской я увидела вот что: идёт автомобиль, к нему подходят несколько солдат с ружьями наперевес и что-то говорят. Из автомобиля выскакивает какой-то человек и бежит быстро под крик и смех мальчишек. Автомобиль увозят к Думе. Из консерватории я шла в одиннадцать часов. На Тверской и Воскресенской площади стояла цепь рабочих, позади массы народа и говорили, что те ждут артиллерию, которая должна скоро прибыть. Около часу прибыли войска. Народ приветствует их громким «ура». У солдат радостные лица. Они отдают честь и идут к Думе. По улицам стали разъезжать грузовые автомобили с солдатами и учащимися. Где они ехали, там им кричали «ура!». Милиция очищает Воскресенскую площадь и просит меня с братом уйти от ворот Александровского сада, т. к. артиллерия будет стрелять в арсенал и в Манеж, которые ещё не сдались. Без десяти четыре открылись Никольские ворота и Кремль сдался. На другой день я выхожу из дома в девять часов и иду на Воскресенскую площадь, народу масса, у всех красные банты. У Думы делается что-то ужасное. Со всех улиц туда идут войска. Их приветствуют восторженным «ура». Народ приветствует их восторженнее всех. Шапки летят чуть не на четвёртый этаж. Ура, музыка сливается в один торжественный гул. У всех солдат на ружьях, на фуражках, на погонах красные банты. По улице идут толпы народа с красными флагами, на которых написано «свобода». Вечером у Кремля горели огромные костры, у которых грелись часовые солдаты и народ; все читали прокламации, которые разбрасывали из автомобилей. По улицам ходили милиционеры, которые следили за порядком.
Царёв С. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Первые известия, полученные из Петрограда о роспуске Государственной Думы, не было неожиданностью для всего населения, а в особенности в Москве, как центре России. Это уже предчувствовал каждый человек, который горячо любит свою Родину, что при сложившихся обстоятельствах старое, выжившее из своего времени правительство существовать не может. Я прочитал в «Вечерних известиях» о роспуске Думы 28 февраля и как-бы предчувствовал дни великих событий. Рано утром 1 марта были известия, что город находится на осадном положении. Газет не было никаких, узнать что-либо, что происходит вокруг нас, было трудно. Вдруг мимо наших окон промчался автомобиль с тремя вооружёнными студентами и двумя солдатами при красном флаге, за ним другой, третий. Хотелось мне сходить на улицу и узнать что-либо о прошедшем, но это оказалось невозможным, выходная дверь была заперта. В 8 ч. утра заиграли сигнал для начала занятий по военным законам. Никто уже и не думал о старых, заученных нами законах, все думали о происходившем перевороте. Вечером был поставлен усиленный караул, чтобы никто к нам, а также и от нас не мог выйти. 2 марта утром первым достоверным источником была газета «Московский Листок», стали читать. Подходит подпрапорщик, берёт газету и рвёт её. То, что произошло в этот момент трудно даже описать. Моментально вся рота, как один человек, негодуя на своё начальство, за то, что держит нас в неведении, оделась и решила пойти в Думу и отдать себя новому правительству на защиту прав народной свободы.
Швайковский С. 22 марта 1917 г.
Милая мама! Спешу тебе описать первые дни революции. Был я в консерватории и ничего не знал, но, когда я вышел на улицу и увидел огромную толпу идущего народа, они все пели «Марсельезу», я, конечно, к ним примкнул и пошли на Театральную площадь. Пришли на площадь и стали говорить речи. Кто-то начал говорить: «Долой войну!», но его чуть-чуть не побили. Мама, как было радостно на душе, когда пели «Марсельезу» и говорили речи, но когда начали стрелять, тут я не знал, что мне делать, но решил остаться. Потом мы собрались, человек 12, и пошли искать городовых и околоточных. Забавный случай: приходим к околоточному на квартиру и спрашиваем: «Здесь живёт господин околоточный?» Нам говорят: «Здесь, но его нет дома.» Мы поискали, не спрятался ли где-нибудь, но ничего не нашли; тогда мы решили уходить, подходим к дверям, а нам на встречу маленький мальчик лет 4-х и говорит: «А папа в печке». Вот было смешно, весь грязный, лохматый вылез из печки, ну мы его арестовали.
Дорогой папа!
Спешу тебе описать день 28 февраля в Москве, надеюсь, что ты из газет знаешь, что революция в Москве началась 28 февраля 1917 г. Выйдя из консерватории, я увидел толпу, идущую с красными флагами. Я с моим товарищем примкнули к толпе и пошли по направлению к Кремлю, по дороге пели революционные песни: Марсельезу, Дубинушку и другие, за которые теперь никто не закрывает мне рта, как было это раньше. Я помню как ты пугал меня тюрьмою за то, что я любил петь эти песни в детстве, а теперь твой сын поёт на улице среди товарищей, которые так же выражают этой песней радость, восторг и приподнятые свои чувства. Я думаю, что ты тоже поёшь, ведь ты тоже любишь свободу, о которой ты много говорил, но говорил, что она нескоро будет и тебе не дожить, а вот видишь, пришлось. Я был прав, говоря тебе, что ты доживёшь до той счастливой поры. Папа! Я отвлёкся от описательной темы, но можно ли удержаться от личных переживаний? Я остановился на том, что пошёл к Кремлю. Там ораторы говорили речи, которые покрывались громким «ура» той массой народа, которая находилась на Красной площади до вечера.
Но что это?! Это было только начало, а потом стало появляться много солдат и офицеров с Красными бантами, их банты говорили за то, что они есть друзья народа и они готовы пролить кровь за народную свободу, купленную дорогою ценою у поработителей Родины.
На другой день стало известно, что арестован градоначальник и другие блюстители порядка. Власть стала переходить в руки революционных партий. Порядок соблюдался самими гражданами (я пишу «гражданами», т. к. мы теперь все граждане). В городе жизнь была приостановлена, магазины закрыты, трамваи не ходили, так как все служащие принимали участие в манифестациях. Так продолжалось пять дней и теперь жизнь вошла в норму, всё тихо, покойно и даже стало лучше, чем было прежде. Иванова В. Первые дни свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Ярко светит мартовское солнце. На улице шумно, многолюдно. Я стою коло окна в моей комнате. Свежий воздух врывается лёгкими струями, обвевая мою голову. Мне весело, я смотрю на толпу, как странно движется она, как будто плывёт. Моё окно находится в третьем этаже большого каменного дома. Мне интересно наблюдать за этим новым, необычайным для меня зрелищем. Я живу вместе с ним. Как разнообразна толпа. Здесь и студенты, и курсистки, и простые рабочие. Всех невозможно разглядеть. Все движутся, мелькают, у всех радостные, немного растерянные лица. Все куда-то спешат, торопятся. Но вот до моего слуха долетели звуки полковой музыки. Сперва неясные, отрывистые, но вот уже они ближе, яснее. Я уже различаю темп какого-то марша. Мне хочется совсем открыть окно и высунуться, но я этого не делаю... Стою в каком-то нервном нетерпенье и ожидаю солдат. Но вот уже показались передние ряды с музыкантами. Толпа сгустилась, затрепетала как-то. Впереди идёт офицер, в руках у него красное знамя. Лицо его серьёзно, голова высоко поднята вверх. Я посмотрела на солдат, у всех у них красные ленты на груди. Идут красиво, ровно легким плавным движением, под звуки красивого марша. Некоторые лица серьёзны, почти строги и замкнуты, а у других — смеющиеся, задорные, открытые. Странное сочетание тоски и смеха. Вот уже промелькнули последние ряды. Но толпа ещё гуще, разнообразнее. Теперь музыка чуть слышна, гул толпы заглушает её. Мои глаза, я чувствую, начинают уставать. Голова слегка кружится. Кругом меня так ново и необычайно. Но вот толпа отхлынула, я встрепенулась. Мимо несся автомобиль с несколькими офицерами. Я успела разглядеть только первого из них, который держал в руках обнажённую шпагу. Опять промелькнули ярким пятном красные ленты, и автомобиль скрылся. Я отошла от окна, стало почему-то грустно.
Карпова А. Первые дни свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Вставши утром 28 февраля, я увидела в окно большую толпу народа, мне очень захотелось скорее бежать на улицу, мне Москва показалась совсем другой. Везде шёл народ с красными флагами и красными ленточками, и все пели революционные песни. Полки солдат проходили за полками, одни играли на трубах разные марши, другие с простыми гармониями, а то просто шли с балалайками и бубнами. Такая толпа то густела, то редела. И когда народ немножко расходился, в это время пролетал автомобиль, полный солдатами и студентами, и всё это было опять украшено в красные ленточки. Я отправилась по Волхонке, потом по Моховой, когда подошла к углу Воздвиженки, то дальше нельзя было идти никак, здесь до того столпились солдаты со студентами, что даже, мне кажется, мышь не могла сквозь толпу пробежать, в этой толпе виднелись изредка автомобили, в которых был хлеб, хлеба было так много, что его издали можно было принять за какую-то жёлтую гору; тут же сидели студенты с курсистками и уписывали хлеб, как видно со стороны с большим аппетитом. Шум был везде невероятный. То тут, то там было слышно громкое «ура!» Народ ходил весь день радостный, некоторые в этот великий день не обедали. Куда ему обедать, ему в ряд ходить только по улице, да кричать громкое «ура!».
Когда я вернулась обратно к дому, мне опять встречались толпы шумящего народа. Но вот почему-то толпа раздвинулась и несколько человек, стоящих со мной, бросились бежать в ту сторону, и я тоже побежала (меня всё время толкали то туда, то сюда как-то невольно за людьми). Смотрю едет несколько саней, а в них сидят каторжники. Боже! На них смотреть было нельзя: это были не люди, а какие-то смерти, они были бледны до того, что когда один из них прилёг от изнеможения к своему товарищу, у которого был положен белый носовой платок, то трудно было его отличить от платка. На них смотреть было без слёз нельзя, когда на них смотришь, то думаешь: вот-вот кто-нибудь из них умрёт. Но вот они проехали и опять пошёл народ со своими красными флагами. Так я и дошла до своего дома. Придя домой, наши уже садились за стол обедать и дожидались меня. Оказалось потом, что не я одна бегала, а что все наши ходили по улицам Москвы и теперь за обедом рассказывали где что случилось. Все очень жалели, что газет не было.
Корецкий Александр. О первых днях свободы в Москве. 22 марта 1917 г.
Дорогой друг!
Ты сам даже не понимаешь как тебе не везёт! Через три дня после твоего отъезда у нас вспыхнули такие события, о которых, кажется, никто не забудет. Но не приходи в уныние. Я тебе напишу всё то, что видел и слышал в продолжении этих нескольких дней.
27 февраля, вечером, я пришел домой из театра и впервые услыхал об известиях из Петрограда: старого правительства больше нет. Я этого никак не мог себе представить и считал эти известия не совсем правильными. Позвонил по телефону в редакцию газеты и спросил, подтверждаются ли эти известия или нет. Но ответа не получил.
По городу весь день 28-го февраля носились такие же слухи; шёпотом передовались они из уст в уста. К вечеру того же дня вдруг исчезли все городовые. Представь себе улицу без городового и много народу шедшего на Воскресенскую и Красную площадь, совершенно свободно по тротуарам и мостовым.
Рабочие приостановили работу на трамвайной станции, на фабриках и, весело соединившись с пестрой толпой, шли к Городской Думе. Пошёл и я с ними. Подойти к Думе мне не удалось, но настроение толпы я уловил. Все очень любезны в обращении друг с другом, радостны, никаких криков, только и слышно: «Товарищ, разрешите пройти» или в этом роде.
На улицах, отдельными кучками в 10—20 человек, стоят, разговаривают или читают прокламации.
Вот автомобиль-грузовик, весь засыпанный солдатами, студентами и рабочими, обвешанный красными флагами, проносится по улице, встречается толпой радостными криками «Ура». К сожалению, в этот день я ничего больше не увидел, так как был сильный мороз и я принуждён был пойти домой.
Так, каждый день я продолжал интересоваться этими событиями с утра до поздней ночи. Об уроках не было и речи, потому что было совсем другое настроение и невозможно было усидеть дома. И даже теперь, когда почти всё затихло. я никак не могу привыкнуть, что Россия свободная страна и что нет всего того, что такое долгое время лежало пудовыми камнями на душе у всех. Итак, теперь мы в свободной стране. Всего лучшего. Пиши. Твой А.
Костюшенко Г. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Передо мной книга. Большая, красивая, с кожаным переплётом и со множеством мелко испещерённых страниц. Я ценю эту книгу, как драгоценный клад, как друга, который никогда мне не изменит. Здесь вся моя жизнь, все мои мысли, все переживания и я вновь открыл её, чтобы занести на её белые доверчивые страницы свои новые, совсем неожиданные, но вместе с тем сильные переживания. Как странно слушать мне теперь слова: «свобода», «революция»!.. Неужели всё уже кончилось?! Неужели это страшное слово «революция», которая так пугала меня в детстве (в 1905 году), и о котором я лишь с ужасом читал в истории, теперь в 1917 г. можно произносить так свободно, так легко и открыто?! Неужели я пережил её?! Как странно!.. «Пережил!»... Я видел её... Да я видел — это вернее. Ведь я лишь наблюдал и... только. А «переживают» в полном смысле этого слова лишь те, кто действует, кто рискует. Но, хотя я только наблюдал, я всё же чувствовал всё так же, как и другие. Волна всеобщего нервного напряжения залила мою душу и заставила её вместе со всеми, волноваться за настоящее и радоваться за будущее. Я был со всеми. Везде хотелось быть. Семь дней было сплошной тревоги, но зато 5 марта все ликовали и праздновали свою великую внутреннюю победу. Я не забуду этого дня, ибо впервые в своей жизни я видел такую грандиозную картину. Войска в огромном количестве выстроились на Красной площади, а вокруг по прилегающим улицам и другим площадям разлилось ликующее море людей. На домах, автомобилях, в руках людей и на груди у каждого развивались красные флаги. Яркое весеннее солнце заливало всё это своими тёплыми лучами и сообщало всему происходящему ещё большую красоту и торжественность. Штыки солдат сверкали как молнии, а высоко, высоко в воздухе реяли аэропланы. О, как необыкновенно всё это! И как красиво! С сияющим восторгом Москва пережила это великое историческое событие.
Крыжин И. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
1-го марта в Москве было получено из Петрограда известие, что старый строй пал. Это известие с быстротой молнии разлетелось по всей Москве. Через некоторое время улицы быстро стали наполняться народом. Все ликовали, что наконец-то Россия избавилась от тиранов и стала свободной страной. На зов Петрограда откликнулись все от малого до большого. Войско через два дня всё примкнуло уже на сторону нового правительства. Когда солдаты шли из своих частей к Городской Думе, чтобы выразить своё сочувствие новому правительству, народ приветствовал их дружными криками «ура». Солдаты, в свою очередь отвечали на приветствие криками «Да здравствует свободная Россия и новое правительство!» В эти великие дни весь народ сплотился воедино; все чувствовали невыразимую радость, так как во имя свободы каждый готов был пожертвовать собой. Во всё время революционного движения порядок был образцовый, поддерживался он студентами. Весь переворот произошёл быстро и без кровопролития, как ни в одной культурной стране. История этот переворот отметит на золотой странице. Через пять дней в Москве всё вошло в свою колею и жизнь пошла нормальным порядком.
Кузнецова Л. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
В первый день революции у меня был урок в консерватории. Когда я вышла из дома, то меня поразила тишина, которая царила на улицах. Во-первых, не было слышно шума трамвая. Накануне нам было сказано в консерватории, чтобы мы избегали главных улиц и мне пришлось сделать большой крюк, чтобы достигнуть консерватории. Пробыв там несколько часов, я пошла домой по Тверской. На улицах было огромное движение. Толпы народа сновали и туда, и сюда. У всех на лицах отпечатывалась радость, ликование, все были охвачены общим настроением. Вдруг до меня долетел громкий крик «ура» и постепенно он усиливался всё больше и больше и перешёл наконец в какой-то общий гул. Народ приветствовал солдат. Один из них шёл впереди с огромным красным знаменем, на котором выделялись ясно белые буквы: «Да здравствует свобода!» Какое-то необыкновенное чувство охватило меня и мне кажется, что такое чувство было положительно у всех. А меня толпа несла всё дальше и дальше. Даже кружилась голова от такого огромного движения. Это было целое море голов. Я не знала на чём мне остановить своё внимание. Говор людей, шум автомобилей всё сливалось в один гул. Интересная была картина, когда вели околоточных и городовых под арест. На них посыпался целый дождь бранных слов. Ребятишки, которые еле-еле говорят, и те накинулись на них. Одним словом, ни одного лестного слова не слышалось из народа, все были настроены против полиции.
Михайлова. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Выйдя на Тверскую улицу и увидя большое скопление народа и большое оживление, я почувствовала — что-то случилось. Движение было большое; народ восторженно кричал революционерам, а особенно военным. Одни за другими мчались автомобили, сообщая народу: то взят арсенал, такой-то арестован. Лица у всех были радостные, а некоторые, недоумевая спрашивали: «Что это значит?» Было хорошо и приятно следить за тем, что будет дальше. Неприятно только действовало, когда проходила полиция, над которой смеялись. Ведь они служили своему начальству и этим кормили свою семью. Так длилось несколько дней. Только странно видеть теперь улицы без городовых, но и к этому привыкнет глаз.
Мурашко Е. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
28 февраля мы все были неожиданно обрадованы известием, которое принесла курсистка Чистякова, которая у нас снимает комнату: «Идите, идите скорей! — кричала она возбуждённая — туда, где все равны, где русский народ впервые свободно и широко вздохнул». Мы все бросились к ней: «Куда идти, что ты говоришь?» — «Туда, на площадь, к Городской Думе, там сейчас находится и борется наша свободная Россия». Мы все бросились за ней, что-то зашумело в голове, какая-то волна прилила к сердцу, стало так весело, как никогда в жизни, хотелось каждого обнять, хотелось кричать: «Свершилось, свершилось то, что столько лет ждала Россия, за что наши деды, наши прадеды шли в ссылку, клали свои головы на плаху, завещая своим внукам бороться так же, как они и добиться, добиться, наконец, того, что наши дети или внуки, вздохнули свободно; свободно развивались и могли бы честно протянуть руку своим союзникам, и гордо подняв голову, теперь уже с чистой совестью становиться в ряды граждан на фронт, защищая свою страну, свободную от гнёта». Стоя там в толпе, возбуждённой и ликующей, я с большим интересом вглядывалась в эти как-бы родные лица и невольно всплывали слова: «Ведь сколько терпел русский человек, сколько гонений, предательств, унижений, а вот свергнул царя, завоевал себе свободу и счастлив и нет у него злобы, ненависти, отвращения к своим гонителям; с ласковым лицом, смеясь, он провожает своих мучителей (городовых и приставов) добродушно подсмеиваясь над ними; мне кажется, что в этом выражается вся красота его души, которая ещё больше теперь разовьется и станет впереди всех и создаст полную гармонию и красоту в мире». Позади меня раздался голос: «Товарищ, поздравляю». Я оглянулась и встретилась глазами со своим двоюродным братом Богдусём Клопотовским, поляком и завзятым революционером. «Ну, что, как?» И сияющими глазами он показывает на толпу. «Смотрите, это всё наши братья, теперь свободные граждане, теперь в их руках всё и они создадут будущую Россию и протянут нам руку братства и товарищества. И мы теперь тоже вздохнём после такого кошмарного существования; да, мы теперь будем жить», и ещё что-то говоря он побежал к своим товарищам студентам, которые были милиционерами и приближались все обвешенные ружьями и другим оружием. Они вели толпу городовых в штатских платьях, которые шли кто опустив голову на грудь, а кому, как казалось, было весело и он шёл улыбаясь, и добродушно смотря на свободных граждан, в душе такой же свободный гражданин, как все. Целые дни мы проводили на улице, держали цепь и всячески старались принести с собой бюллетени, которые с нетерпением ждала наша мама. Ведь это первые живые слова, первые весточки, которые принесла с собой весна. Я недавно была на митинге художников, и там один оратор (фамилию не помню) сказал: «Мы просили открыть форточку, но нам её захлопнули навсегда, и мы выбили потолок, перед нами открылось небо, светлое голубое небо и перед нами открывается даль — широкая, полная прекрасных обещаний, которые, мы теперь уверены, всегда будут выполняться». Сейчас экзамены, я сижу целый день дома, готовлюсь, учу, а кругом жизнь кипит. Мои братья, мои сестры целые дни на сходках, на митингах (они все учатся: кто в университете, кто на курсах). Целый день только и разговоров что о политике, и все мы верим и ждём, что эта весна в России принесла и принесёт ещё больше, ещё прекраснее. Мой отец — поляк, он уже мечтает, что уедет к себе в Польшу, к своему родному и теперь свободному народу, а я останусь в России, которую ещё больше полюбила и узнала за эти первые дни свободы в Москве.
Панова Л. 22 марта 1917 г. От себя. Первые дни свободы в Москве.
Ещё с вечера 27 февраля я узнала от подруги о важных событиях, совершившихся в Петрограде, роспуске Государственной думы и присоединении части войск к восставшим против старого режима. На другой день я и в Москве ожидала тех или иных событий революционного характера и не ошиблась. Я отправилась по направлению к Городской Думе и уже по дороге к ней увидела массу народа, направляющихся с красными флагами и с пением революционных песен. Вся площадь между Городской Думой с одной стороны и Московской гостиницей с другой была полна народу. Среди них небольшую часть занимали городовые и конные жандармы, которые расположились около самой стены Городской Думы. Народ собирался всё больше и больше и было ясно, что полиции не под силу бороться с этим натиском громадной толпы. Вечером, впрочем, её уже не было видно; у наглухо запертых ворот Кремля расположились на ночь жандармы. На другой день я отправилась к той же самой площади, но подойти к ней не могла, т. к. меня от неё отделяло целое море людей, лишь издалека я могла видеть это происшествие около Городской Думы. Моё внимание приковали к себе громкие крики «ура». Я с чувством большого любопытства влезла на кучу снега и смотрела на это любопытное зрелище: возле Иверской стояла толпа и махала белыми платками, а мимо, по направлению к Кремлю, тянулись бесконечной вереницей пехотные войска, это шли солдаты, присоединившиеся к революции. Все улицы были полны движения, во многих местах народ собирался, расспрашивая друг друга о случившемся. Иногда из толпы выделялись люди, которые читали о петроградских событиях. На третий день события приняли решительный характер. С Ходынки пришла артиллерия, за нею сотни автомобилей с вооружёнными ружьями солдатами. Вот они направились к Кремлю и скоро я услышала, что в руки революционных войск сдался арсенал и что на сторону революционеров перешли все правительственные войска, остававшиеся до тех пор верными прежнему режиму.
Паренов. 22 марта 1917 г. Первый день свободы в Москве.
Первого марта в Москве погода была морозная. В 9 часов утра я вышел из дома и пошёл на Тверскую улицу. Здесь перед моими глазами предстала грандиозная картина, которая у меня в памяти останется вечно. Вся Тверская была заполнена народом. У памятника Скобелеву какой-то студент говорил речь; толпа его приветствовала громким «ура». По дороге шла громадная толпа с красными флагами и пели «Марсельезу». Здесь же проходили стройными колоннами солдаты, каждый из них имел на груди красный бант, вид они имели весёлый, народ их приветствовал, смотрел на них смело и видел в них уже не царских слуг, а народных защитников, которые поняли, что лишь вместе с народом можно завоевать себе свободу. В двенадцатом часу дня я пробрался к Городской Думе, где был взят солдатами на автомобиль, который отправлялся вместе с командой для ареста полиции. В Газетном переулке нам вся полицейская команда сдалась без боя и мы вместе с полицией отправились в Городскую Думу, где и сдали её под стражу.
Подобедова. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
С насмешливой улыбкой проводили мы старую власть и стали праздновать свою победу. Везде чувствовалось торжество и на всём был отпечаток радости. Улицы Москвы представляли грандиозное зрелище. Я никогда не забуду этой величественной картины колыхающегося моря людей, которые сплошной массой двигались по опустевшим улицам города. Трамваи не ходили, извозчиков тоже не было видно. Все они пришли сюда порадоваться на наше общее торжество. Чувствуется, что врагов у этой толпы уже нет. Были обидчики, были притеснители, но всё это в прошлом, всё это уже отодвинулось куда-то в сторону и сметено с народной души. Нет врагов и потому нет злобы, да и никому не хочется сердиться, колыхающаяся толпа плавно двигалась вперёд. Красные ленточки и флаги нежно трепещут на груди взрослых и детей и придают народу праздничный вид. Шутки и юмор не покидают толпы. Только изредка проезжающий автомобиль с арестованными городовыми нарушает это праздничное настроение. Москва не любит своей старой полиции, при встрече относится враждебно. Вот проехал грузовик с красным флагом, переполненный городовыми. Все стоят хмурые, с опущенными головами. «Ишь, мордастые... дождались... На войну бы их... Пушки бы ими зарядить...» Слышатся крепкие остроты и снова смех и беззаботность. Улыбка не сходит с уст революционного народа. «Да здравствует свобода!» — читаешь у всех на устах и поёшь ей гимн.
Пророкова М. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Когда утром я вышла из дому, на улицах толпился народ; настроение народа было беспокойное, не все ещё были уверены в присоединении полков к народу. Вскоре войска все стали за народ и это радостное событие пролетело по всей Москве. Народ восторжествовал и все, кто только мог, были на улицах и площадях. Настроение было неописуемое, все почувствовали свободу, которую так долго ждал русский народ. Я в первые дни большую часть времени проводила на улице, сидеть дома в такой торжественный праздник было невозможно. По улицам ходили толпы народа со знамёнами и революционными песнями, каждый автомобиль с военными и студентами встречался криками «ура».
Станевский Е. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Дорогой друг! Сообщаю тебе радостную весть. У нас свершился великий переворот, старая власть пала. Наконец выглянуло то радостное солнце после длинной и мучительной темноты, которое горит именно не тем светом обыкновенного солнца, а светом более сильным и могучим. До тебя эта весть ещё не дошла, но жди это солнце. Оно придёт и покажется во всём своём прекрасном величии и ярком блеске. Мы будем все надеяться, что оно не зайдёт. Итак, «Да здравствует свобода!» Ты себе не можешь представить, как я радовался в тот день, когда, наконец, эта широкая и могучая Россия сбросила со своих плеч ту тяжесть, которая душила её в продолжении стольких лет. Теперь Россия молода, прекрасна и сильна. Да здравствует Россия со своими детьми. Итак, 28 февраля 1917 года настала великая свобода. Ах, какой чудный диссонанс — свобода. Толпы народа шли по улице с красными флагами, с бантами, с радостно возбуждёнными лицами. Вот слышится такое известие: полк такой-то сдался, батальон такой-то перешёл на сторону народа и ещё, и ещё всё больше известий, которые принимаются радостными криками «ура» и звуками гимна. Прости, товарищ, что, кончаю письмо, но спешу туда, туда, где открывается завеса новой, прекрасной жизни. Твой друг.
Фирсова Т. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Революция в Москве началась двадцать восьмого февраля, во вторник. В этот день я на улицу не выходила, потому что была нездорова и не видела, что там делалось. Но была очень напугана своим братом, который говорит, что на улицу выходить опасно. На другой день, в среду утром, я пошла в консерваторию. У нас за Москва-рекой было всё спокойно, только на улицах было много народу, так как не ходили трамваи. На Красной площади тоже было спокойно, только закрыты Кремлёвские ворота. На Воскресенской площади было много народу, который стоял кучками и что-то читал. На Тверской я увидела вот что: идёт автомобиль, к нему подходят несколько солдат с ружьями наперевес и что-то говорят. Из автомобиля выскакивает какой-то человек и бежит быстро под крик и смех мальчишек. Автомобиль увозят к Думе. Из консерватории я шла в одиннадцать часов. На Тверской и Воскресенской площади стояла цепь рабочих, позади массы народа и говорили, что те ждут артиллерию, которая должна скоро прибыть. Около часу прибыли войска. Народ приветствует их громким «ура». У солдат радостные лица. Они отдают честь и идут к Думе. По улицам стали разъезжать грузовые автомобили с солдатами и учащимися. Где они ехали, там им кричали «ура!». Милиция очищает Воскресенскую площадь и просит меня с братом уйти от ворот Александровского сада, т. к. артиллерия будет стрелять в арсенал и в Манеж, которые ещё не сдались. Без десяти четыре открылись Никольские ворота и Кремль сдался. На другой день я выхожу из дома в девять часов и иду на Воскресенскую площадь, народу масса, у всех красные банты. У Думы делается что-то ужасное. Со всех улиц туда идут войска. Их приветствуют восторженным «ура». Народ приветствует их восторженнее всех. Шапки летят чуть не на четвёртый этаж. Ура, музыка сливается в один торжественный гул. У всех солдат на ружьях, на фуражках, на погонах красные банты. По улице идут толпы народа с красными флагами, на которых написано «свобода». Вечером у Кремля горели огромные костры, у которых грелись часовые солдаты и народ; все читали прокламации, которые разбрасывали из автомобилей. По улицам ходили милиционеры, которые следили за порядком.
Царёв С. 22 марта 1917 г. Первые дни свободы в Москве.
Первые известия, полученные из Петрограда о роспуске Государственной Думы, не было неожиданностью для всего населения, а в особенности в Москве, как центре России. Это уже предчувствовал каждый человек, который горячо любит свою Родину, что при сложившихся обстоятельствах старое, выжившее из своего времени правительство существовать не может. Я прочитал в «Вечерних известиях» о роспуске Думы 28 февраля и как-бы предчувствовал дни великих событий. Рано утром 1 марта были известия, что город находится на осадном положении. Газет не было никаких, узнать что-либо, что происходит вокруг нас, было трудно. Вдруг мимо наших окон промчался автомобиль с тремя вооружёнными студентами и двумя солдатами при красном флаге, за ним другой, третий. Хотелось мне сходить на улицу и узнать что-либо о прошедшем, но это оказалось невозможным, выходная дверь была заперта. В 8 ч. утра заиграли сигнал для начала занятий по военным законам. Никто уже и не думал о старых, заученных нами законах, все думали о происходившем перевороте. Вечером был поставлен усиленный караул, чтобы никто к нам, а также и от нас не мог выйти. 2 марта утром первым достоверным источником была газета «Московский Листок», стали читать. Подходит подпрапорщик, берёт газету и рвёт её. То, что произошло в этот момент трудно даже описать. Моментально вся рота, как один человек, негодуя на своё начальство, за то, что держит нас в неведении, оделась и решила пойти в Думу и отдать себя новому правительству на защиту прав народной свободы.
Швайковский С. 22 марта 1917 г.
Милая мама! Спешу тебе описать первые дни революции. Был я в консерватории и ничего не знал, но, когда я вышел на улицу и увидел огромную толпу идущего народа, они все пели «Марсельезу», я, конечно, к ним примкнул и пошли на Театральную площадь. Пришли на площадь и стали говорить речи. Кто-то начал говорить: «Долой войну!», но его чуть-чуть не побили. Мама, как было радостно на душе, когда пели «Марсельезу» и говорили речи, но когда начали стрелять, тут я не знал, что мне делать, но решил остаться. Потом мы собрались, человек 12, и пошли искать городовых и околоточных. Забавный случай: приходим к околоточному на квартиру и спрашиваем: «Здесь живёт господин околоточный?» Нам говорят: «Здесь, но его нет дома.» Мы поискали, не спрятался ли где-нибудь, но ничего не нашли; тогда мы решили уходить, подходим к дверям, а нам на встречу маленький мальчик лет 4-х и говорит: «А папа в печке». Вот было смешно, весь грязный, лохматый вылез из печки, ну мы его арестовали.
