ОЧЕНЬ длинная цитата из Ашкерова. Но оно того стоит...

[toyahara_k]

РЕКВИЕМ ПО НУЛЕВЫМ
Нулевые, как и подсказывает само слово, стали эпохой обнуления: старое зачахло, новое не проросло. Со скальпельной точностью нулевые отсекли немонетизируемые возможности, "еделовые" человеческие связи и неэффективных граждан.

Советская система отношений была пригрета под спудом ельцинизма, как травка под снегом. В нулевые эта система
отношений неожиданно исчезла. Точнее, изменившись до неузнаваемости, переродилась. А может ельцинекий снег
пригрел её настолько, что она сгнила. Из неё или вместо неё разрослись с проворностью метастазов коррупционно-
корпоративные органеллы. Каждая из них имеет своё маленькое политбюро и много заботливо взращенных
леонидов ильичей. Широкополосный интернет стал фоном нового феодализма, базирующегося не столько даже
на нефтегазовой ренте, сколько на том, что в источник ренты превратилось всё, что входит в понятие социального института. Прежде всего - механизмы социализации и общественного воспроизводства. Это значит - в предмет
ренты превратилось само будущее.

Придворное общество по недоразумению посчитало себя гражданским и свелось к конкуренции околовластных клик, возглавляемых бывшими премьерами и вице-премьерами, бывшими великими визирями, бывшими властителями дум и сердец - вечными диссидентами, рокерами и литераторами на пенсии. Главенствующей политической стратегией стал боярский ропот и великосветское недовольство. Суверенная власть превратилась в заботливого дирижёра ропчущих-дирижёра, который не упускает случая показать, что властный рык и антивластный рёв имеют общую фонацентрическую природу.

День революции был отсрочен на три дня и переименован в день народного единства. Византийский двухглавый орёл
стал парить под звуки советского гимна. Всё это приметы сборки нового абсолютизма, поставившего на амбивалент­ность и гибридность.

Соперничество придворных обществ оказалось в уют­
ном соседстве с практикой отождествления начальственно­
го статуса со статусом гражданина. Начальник превратился
в фигуру, удостоенную гражданских прав как милости, со­
ответствующей месту в иерархии. Вокруг этого подхода
возникла целая мифология «вертикали власти». Одновре­
менно вертикаль власти стала способом расширить систему
рынка, трансформировав его из административного рынка
рангов в рынок возможностей, на кону которого любые
шансы успеха. Это рынок стал принципом суверените­
та, в основе которого тщательно организованная «война
всех против всех». Её причиной служит капитализация
институциональной ренты, отождествленной с жизнен­
ными энергиями, и конкуренция судеб, превращённых
в торговые точки.
Народ стал производиться по остаточному принципу:
не как носитель воли к социализации (в духе советского
мифа о народной культуре), а как рамка фатальной и не­
обратимой деиндивидуализации. Существование народа
в подобном качестве контрастирует с существованием
«элит» ( околовластных клик ропчущего необоярства),
которые сконструированы как коллективные носители
избранных персональных тел. Подобная ситуация отлична
как от классического абсолютизма с его сувереном, моно­
полизирующим право на индивидуальное бытие, так и от
современных республиканских обществ, в которых инди­
видуальность превращена в расхожее достояние и деваль­
вирована. В примордиальном аспекте народ соотносится
с серой зоной неразличимости - множества без цвета,
вкуса и запаха. Упомянутое множество комплектуется по
двум признакам: во-первых, исходя из того, что оно изъято
из системы репрезентаций, то есть одновременно не мо­
жет быть представленным и не может себя представлять;
во-вторых, это множество не столько принадлежит зоне
неразличимости, сколько представляет набор отработан­
ных различий, не подлежащих дальнейшей переработке
после утилизации.
Эталонным воплощением этого множества являются
массы фанатов, выступающие протезом так и не возник­
шей политической нации и одновременно молчаливым
ответом на все последствия коррупционного перерожде­
ния солидарной жизни. Умножение множеств является
своеобразным спортом. Одновременно оно превращает
демократию в спортивное мероприятие, где практикуется
активизм по примеру флэш-моба-участие ради участия,
исключающее «победу», то есть возможность достичь
целенаправленного и долгосрочного влияния. На том же
принципе участия ради участия построены и молодёж­
ные волонтёрские организации, созданные кремлёвской
администрацией, и организации эстетизированного про­
теста вроде арт-групnы «Война» или участников стояний
на Триумфальной площади по 31 числам.
Речь идёт о примерах деполитизированной активности,
инициаторы которой ограничены в возможности и жела­
нии стать социальной силой, однако компенсируют это
поведением в логике природной стихии, ведущей стоха­
стическую политику. Стохастическая политика стала едва
ли не главным наследием нулевых. С одной стороны, она
идеальна для маскировки управляемости в форме «не­
посредственных реакций» (ничто не является настолько
предсказуемым и подверженным контролю, как спонтан­
ность). С другой-она выступает формой концентрации
роковых случай.ностей, с которых начинаются любые ре­
волюции.
В этом качестве стохастическая политика находится
в оппозиции как к системе несфеодального представитель­
ства (ведущей к новой сословности на основе элитарных
групп), так и к системе сетевого общества, выступающего
технологией массового фрончайзинга богемы и сводящего
любую политику к праву инициации в клубы (аналогичные
аристократическим клубам XVII-XVIII в в.). Примечатель­
но, что стохастическая политика инициируется теми груп­
пами, которые оказались наименее социализированными
по меркам соответствия пропущенным через сито рынка
ценностям девяностых и нулевых годов. При этом они не
только обращают свою несоциализированность в преиму­
щества, но и выступают альтернативным сообществом
или даже «нацией». Более того, отсчёт новой нации будет
вестись не от этнических характеристик, а от объединения
по принципу неприятия господствующих форм социализа­
ции. Это неприятие порождает объективную атрибутику,
ведёт к объединению интересов и поиску наиболее точного
выражения мы-идентичности.
Возникшая в нулевые нация достатка - средний класс
«россиян»- составила знаменитое путинекое большин­
ство. Однако в силу кризиса 2008 года (и не только) со­
держание, координация и «эксплуатация» путинекого
большинства оказались слишком затратными. Именно это
и ничто другое является настоящим лейтмотивом «мо­
дернизации», объявленной преемником Путина- Мед­
ведевым.
Нацию создаёт статистика. В данном случае речь бу­
дет идти о статистике обездоленности, в которой первое
место принадлежит русским. Однако русскими окажутся
и те, кто просто в одинаковой мере обездолен. Наступа­
ет эпоха нации, возникшей из нужды. Никто не сможет
поручиться, что эта эпоха будет спокойной, однако важ­
нее другое - нужда препятствует формированию навы­
ка самоограничения, который нужен для того, чтобы со­
общество могло справляться с самим собой. Сообщество,
вооружённое стохастической политикой, может не только
распасться в любой момент на воинственные социальные
атомы. Она может воплотить любую конфигурацию враж­
ды, избороздив себя окопами, ощерившись баррикадами,
выстроившись в редуты и начав наступать на самоё себя
по принцилу «стенка на стенку».
Л., большое спасибо сами знаете за что. Приеду в Москву - куплю.

Comments

Follow-up

[toyahara.livejournal.com]

Советское наследство.
Советское цивилизационное наследие оказалось ненужным, а оказавшись ненужным, оно деградировало до неузнаваемости.
Что такое советизм, если выражать его в нескольких сло­вах и без отсылок к марксистской догматике? Советизм­ это восприятие связи между людьми как, с одной стороны, аналога вещи (с точки зрения «прочносtи», «объектив­ности» и проч.), а с другой- вещи более важной, чем любая из «естественных» вещей. «Естественные» вещи становятся «естественными», будучи потенциальным предметом товарообмена. Вещь «естественна», если она может стать товаром. Товарообмен - не отношение ве­щей, а отношение людей. Советизм - это сопротивление
товарному фетишизму; оно выражается не только в том,
чтобы видеть за отношениями вещей отношения людей,
но и в том, чтобы не сводить отношения людей к oбмену вещами. Советская модель социальности предполагала рассмотрение отношений как вещей второго порядка, кото­рые не могут быть облечены в форму товарных тел. Обмен отношениями всегда обнаруживает некоторый избыток, который не может быть сведён к товарообмену. Советское общество было организовано вокруг этого нетоварного избытка.
Было бы наивностью думать, что это вело к депрагма­изации повседневности, к системе отношений, неудачно
именуемой «бескорыстием». Однако фокус прагматики
и расчёта обозначался не в перспективе капитализации
жизни, а в перспективе горизонта «общих дел», связь
с которыми превращала в залог разнообразных прибылей
добродетель. Капитализация жизни в России нулевых не
просто обернулась крахом надежды на обретение горизонта «общих дел», но окончательно изъяла добродетель и благо (как её принцип) из прагматического контекста.
Добродетель не нужно даже имитировать; выгоду проще
извлекать в ситуации, когда вокруг «все плохи».
При этом Россия нулевых- это царство товарного фетишизма. Она организована вокруг такой формы обмена, которая исключает саму возможность нетоварнаго избытка в отношениях. Уже не связи и проявления сходства, как в советские времена, а дистанции и возможности разоб­щения выступают предметом капитализации. В девяностые произошла приватизация советских производственно­ экономических фондов, в нулевые - приватизация совет­ских символических форм. Итогом стала потенциальная
возможность придать товарную форму любым отноше­ниям.

Все против всех.

Главная политическая проблема-это холодная гражданская война. А значит ненависть, непри­язнь, превращённые в привычку. Оказалось, она может
сплачивать посильнее любых проявлений солидарности
с такими старомодными понятиями, как «понимание»
и «взаимовыручка».
Общество, называющее себя сегодня «сетевым», напоминает огромную коммуналку, где один сосед воспринимает другого как досадное недоразумение. Или помеху. Но это помеха, по отношению к которой «нет ничего личного».
Да и сам человек рассматривается как вещь, обладающая свободой воли. Это отличает собрата от обычной вещи, поскольку свобода воли делает его появление всегда не к месту и не ко времени. Сложилось странное общество неуместных людей, которые привыкли другу к другу, при­выкнув одновременно и к неприкаянности.
Все мы забытые Фирсы, однако мы сами себя забыли
и заперли в обветшалой усадьбе. Россия в нулевые доказала, что суверенитет не обяза­тельно означает сообщество, приобретающее материальные и символические преимущества от совместного бытия.
Вполне возможна и модель суверенитета, в рамках которого общество объединено недоверием и неприкаянностью.